Марево

Газета “Литературные известия” № 11 (139), 2016

Штрихи прошлого.

Марик был коренным петербуржцем в пятом колене. По рассказам бабушек, одна из которых ему была родной, а другая двоюродной, их петербуржество началось с прапрабабки, которую привезли в город на Неве из Карелии в качестве горничной еще при начале царствования Николая Второго. Служила она в доме какого-то генерала. Генерал погиб в Первую мировую войну, его сынок, прапорщик, которого прапрабабка знала с подросткового возраста, в февральскую революцию ее изнасиловал, и после октябрьской она родила девочку, будущую мать родной и двоюродной бабушек Марика. Сам “офицерик” (именно так именовали бабушки прапрадеда Марика) погиб в Крыму в ноябре 1920 года во время эвакуации белых войск. Мать “офицерика” оказалась доброй и совестливой женщиной: рожденную девочку приняла как внучку, а роженицу как сноху. Потому и выжила в смуту гражданской войны прапрабабка с ребенком. В тридцатые годы юная комсомолка, прабабка Марика, родила девочек-двойняшек от какого-то женатого комсомольского босса и была задвинута им от греха подальше в коммуналку на Васильевском острове. Войну и блокаду они пережили в ней. Прабабка умерла от голода, девочки-двойняшки выжили, но, опаленные войной, отдельных судеб не сложили и прожили всю жизнь вместе в той же коммуналке. Одна из них, правда, умудрилась родить девочку, будущую мать Марика, другая не смогла. Для Марика бабушки были живым воплощением города на Неве. Высокие, мосластые, с грубыми волосками над верхней губой и на подбородке, с папиросным пеплом на старых изношенных кофтах и с блокадной привычкой подбирать на столе и с пола каждую съедобную крошку, бабушки рьяно вырастили девочку, мать Марика. Та закончила Горный университет, вышла замуж за однокурсника. И когда родился Марик, они решили уехать в Норильск. Бабушки горой встали за единственного внучка, и Марик практически всю жизнь жил у них в коммуналке, вплоть до окончания исторического факультета пединститута им. Герцена, куда он поступил по настоянию бабушек. Марик никогда не жалел об этом, хотя знания казались ему неким маревом, не подтвержденным ни мыслью, ни опытом. Воспитанный бабушками как истинный петербуржец, он терпеть не мог нечищеной обуви, всем лакомствам предпочитал горький пористый шоколад фабрики им. Крупской, обожал жареную корюшку и ездил по городу во все его уголки только на трамвае.

Отзвуки прошлого.

Застенчивый и нерешительный, Марик тем не менее быстро завоевал в школе признание как знаток своего предмета. Еще он прослыл закоренелым холостяком и… любимцем старшеклассниц. К расцветающим юным особам он всегда относился подчеркнуто уважительно. Это было примером мужского рыцарства, которым их ровесники-пацаны страдали редко. Ко всем без исключения коллегам-учительницам Марик относился так же уважительно, но общался с ними только в рамках учительской комнаты и школьных мероприятий. Перед летними каникулами в его адрес обычно начинали сыпаться намеки о курортных романах. Но Марик, аскет по воспитанию, давно уже пришел к твердому мнению, что восстанавливать душевные и физические силы после учебного года надо в одиночестве и в путешествиях.
Но нужно отметить, равнодушным к противоположному полу Марик не был. Ему нравились уверенные в себе и сильные характером женщины каковыми были его бабушки. Капризные или глупые его раздражали. Но такие, к сожалению, составляли основную когорту незамужних особ в школах. Добрые и терпеливые по обыкновению, с которыми он легко и непринужденно общался, давно уже были замужем.
В это лето Марик решил поехать отдыхать на остров Крит. После приземления самолета, автобус, полный таких же, как он, туристов, приехал в город Ханию поздно вечером. Солнце еще не ушло за плоские крыши домов, море за проносившимися мимо домами было видно только редкими синими полосами. На ресепшине, заполнив регистрационные бумаги, прибывшие получили ключи и отправились в свои номера. Марику и еще шести туристам выделили комнаты не в основном коттедже, а в небольших домах, на два-три номера.
За дверью номера Марика царил полумрак. Бросив чемодан на кровать, Марик прошел к окну, откинул плотные шторы в стороны и… замер.
Перед ним раскинулось Эгейское море, сумрачное и неподвижное.
Как историк, Марик знал, что это залив Ханья. Само море начиналось справа, за полуостровом Акротири. А слева, если обогнуть мыс Спата, пересечь залив Кисамос, уже будет Ионическое море.
Но эти знания сейчас выглядели ходульными и ничтожными. Открывшаяся глазу картина была непостижимой осмыслению. Солнце вот-вот было готово нырнуть за слегка затуманенную линию между полыхающим небом и темным морем . Оставались считанные секунды, и бесконечная темнота мгновенно накроет берег. И эта данность вызывала и восхищение, и одновременно боязнь, что темнота останется вечной, совсем, наверное, как это было у древнего человека
В глубинах памяти Марика искрой мелькнуло воспоминание о первом свидании с морем в далеком детстве. Отец и мать приехали в отпуск из Норильска и повезли сына в Крым, в Ялту. Там, на набережной, он хорошо запомнил, они втроем долго стояли, во все глаза пожирая открывшийся морской простор. Внизу, в округлых камнях, резвились волны. Слева горбатилась Медведь-гора, безуспешно пытающаяся выпить бесконечную синь моря, подернутого белесоватой дымкой. Само море в редких белых пятнышках парусов каких-то суденышек виделось маленькому Марику таким катастрофически грандиозным, что осталось в недрах памяти не картинкой, а каким-то голубым маревом.
Марик проснулся на следующий день с тревожной ноткой, плескавшейяся в сознании всю ночь. Только подойдя к окну, он понял, что это был шум волн.
Схватив полотенце, Марик поспешил на берег. Остывший за ночь песок приятно холодил голые подошвы ног. Первая же встретившая его волна, округлая и плоская, докатилась до ног, и, впитываясь в песок, ушла назад в море навстречу другим волнам, не таким смелым, но шумным и гривастым.
Такая пляска волн у берега вечна, как само небо, и всегда притягивает взгляд. А мысль, что на эти волны смотрели тебе подобные уже не одну тысячу лет, вызывает иллюзию прикосновения к вечности.
С этим чувством Марик ушел завтракать.
Вышел он на берег снова к десяти часам утра. Солнце уже грело вовсю. Одни отдыхающие прятались под платными зонтами, возлегая на пластмассовых лежаках неким подобием римских патрициев. У кого не было возможности или желания в силу каких-то внутренних протестов платить за благо обладать сервисным зонтом и лежаком на солнечный промежуток дня, прятались под принесенными зонтиками, плебейски возложив телеса на собственные тонкие покрывала. Но самой распространенной категорией отдыхающих были обладатели тонких полотенец или тростниковых циновок. Чтобы избежать постоянную пытку пяток и тел раскаленным солнцем, они постоянно плескались в волнах. К этим последним сразу примкнул и Марик.
После очередного погружения в ласковую, легкую, но соленую до горечи на губах морскую воду, Марик встал отдохнуть у кромки набегавших волн на длинный плоский щербатый камень. В его углублениях и щелях, заполненных водой, мельтешило множество мальков. В одной из щелей Марик узрел маленького черного крабика. Он сидел, выставив свои клешни, будто через них осматривал окружающий его мир. Когда Марик взбурлил перед ним ногой воду с песком, крабик юркнул в глубь щели, а через пару секунд уже выставил клешни из другой. Этот смелый крабик был так же вечен, как и само море!
Марик оглянулся вокруг. Чем дальше в море, тем воздух больше густел, превращаясь в некое легкое марево, сквозь которое виднелись слегка дрожащие очертания береговых волнорезов и острова Святого Теодора, который, судя по карте, огромной черепахой возлежал вблизи берега. Он был примечателен тем, что там, где у черепахи должна быть голова, у острова была крутая скала с огромным щербатым отверстием-пещерой, похожим на разинутую в немом смехе пасть окаменевшего мифического сатира, как отзвук глубокой древности.
Марик, читая в интернете о кносском дворце острова Крит, обнаружил сведения и об этом острове. За двести лет до рождества Христова остров был прибежищем пиратов из Киликии, находившейся на юго-востоке Малой Азии. Минуя остров Кипр, пираты пробирались на остров Крит, откуда отправлялись грабить римские владения в Греции, Египте и даже в самой Италии. Награбленное до отправки на Киликию пираты прятали на острове Святого Теодора в щербатом отверстии-пещере. Тысячу лет спустя Крит, уже в средневековье, после падения Византийской империи, достался Бонифацию Монферратскому, одному из вождей 4-го крестового похода. Остров он продал предприимчивым венецианцам за 1 000 серебряных грошей. Марик улыбнулся, глядя на остров святого Теодора. Сумма была ничтожной даже по тем временам. На эти деньги можно было снарядить в поход не более трех конных рыцарей. Венецианцы построили на острове святого Теодора две крепости. Их разрушили турки, начав именно с этого острова захват всего Крита. Теперь среди развалин этих крепостей бродили экзотические козы Кри-Кри, которых выращивали на острове и отправляли в зоопарки Европы.
Это были исторические факты. Но Марику больше понравилась легенда о морских нимфах-красавицах, которые жили на острове святого Теодора в щербатой пещере. Нимфы не умели себя защитить, а пещера была труднодоступной и служила для них хорошим убежищем.

Призраки прошлого.

Глядя на остров Святого Теодора, Марик долго стоял на камне, пока не перевел взгляд на ближайшие ряды зонтов и… замер.
По берегу в его сторону шла настоящая “нимфа”. Белая туника на идеально сформированном теле, смуглые округлые руки, маленькие ножки в купальных туфельках, окантованных черной ниткой. Заколотые наверх густые, слегка вьющиеся на висках черные волосы и смуглый профиль лица с огромными, на пол-лица, глазами напомнили Марику фреску жрицы, виденную в туристическом буклете о древнем Кноссе. Имя жрицы в буклете было “Парижанка”. Через плечо шедшей по берегу живой “Парижанки” висела белая, похожая на охотничью, сумка. В маленькой ладошке, окантованной на запястье жемчужной ниткой, была зажата колода каких-то карточек.
“Нимфа” шла неторопливо. Взгляд глаз, опушенных длинными ресницами, был обманчиво ленив. Когда “нимфа” поравнялась с Мариком, остолбеневшим и ошарашенным, она бросила в его сторону взгляд, короткий и острый, как скифский меч “акинак”. Затем последовала легкая улыбка, тут же погасшая, словно небрежно поправленный в лампадке фитилек.
Такое поведение мужчин было, видимо, ей привычным и порядком надоевшим.
“Нимфа” прошла мимо Марика, как тень паруса на воде, грациозно отступила от погнавшейся за ней волной, и, дойдя до близлежащих лежаков, вдруг свернула к одному из них, на котором возлежала в гордом одиночестве какая-то молодая особа, и вручила ей вынутую из колоды карточку.
Марик наблюдал дефиле “нимфы” по пляжу до его конца и заметил, что “нимфа” одаривала карточками по какой-то ей одной известной системе только молодых девушек и молодые пары без детей.
Кто она? Что за карточки у нее, которые она так выборочно раздает? И почему она так напоминает фреску “Парижанка” из Кносского дворца? Она — потомок бывших обитателей дворца?
Эти вопросы каким-то дымчато-красноватым маревом всю ночь клубились у Марика во снах, как призраки прошлого.
Выпив утром только чашку кофе, Марик сразу направился ко вчерашнему камню, и стоя на нем, как на капитанском мостике, стал напряженно вглядываться в ту сторону, откуда вчера пришла “нимфа”.
Она появилась в то же самое время. Подходя к Марику, словно судно на смене галса, она приостановилась, надела черные очки-черепахи, спрятав глаза, и вчерашней тенью паруса на воде прошла мимо него. Дальнейшее ее дефиле по пляжу было таким же, как вчера.
И тут Марик заметил, что тех особ, которым “нимфа” вчера вручила карточки, на лежаках не было. Обычно отдыхающие не любят менять свои облюбованные лежбища.
Марево этой тайны стало не только удивлять, но даже тревожить.
В отельном баре Марик заказал порцию брэнди и сделал первый глоток. Призраки далекого прошлого тотчас назойливо обступили его.
А вдруг их всех, молодых и здоровых, взяли в рабство и отправили в город Кафу на Черном море, известного в древности как место продажи рабов, который каким-то чудом вынырнул из темных глубин истории? Там всех девушек, замужних и не замужних, отправили в гаремы Саудовской Аравии, а молодых мужей сделали евнухами? А… а еще хуже, на островах Эгейского моря началась нехватка мяса, и молодежь порубили… на котлеты!..
Марик крутанул головой так, что хрустнули шейные позвонки.
— Идиот! Жара все струны здравого смысла пообрывала! Может, кто-то уехал, а кто-то сменил отель, или кто-то…
Второй глоток брэнди привел чувства Марика в порядок, и фантазии оборвались так же, как и возникли. Последний глоток брэнди Марик просто выплеснул себе в горло. Море умеет навеять какое хочешь марево! Эта “нимфа” совсем не богиня, а обычная зазывала на какую-нибудь танцплощадку. Одиноких девиц и парочки без детей легче зазывать в круговерть ночной тусовки.
И Марику стало грустно. Как жалко, когда призраки прошлого остаются в памяти досадным недоразумением. До конца тура он теперь проводил время как все туристы. Днем жарил тело на солнце и вымачивал его в море, вечером сидел в отельном баре и наслаждался видом моря. И совершенно не думал об отзвуках и призраках прошлого.

Осязание прошлого.

Античность и более ранние эпохи не столь осязаемы для туриста из-за того, что мало зримых и целостных памятников. Обычно нужно включать фантазию и дорисовывать или додумывать утраченное. Потому средневековое наследие вызывает больший интерес.
Марик после летнего путешествия на Крит решил на зимних каникулах совершить автобусное путешествие в эстонский Таллин и осмотреть его Старый город, а оттуда уплыть на пароме в Хельсинки и сделать попытку осязать его российское и финское прошлое, бродя по улицам и площадям города. Но чтобы не погрязнуть только в одиозном просмотре достопримечательностей, по ходу Марик решил посетить в Таллине и Эстонский оперный театр. На его телефонный звонок плавный, с завораживающим слух акцентом женский голос ответил, что на удобное Марику время спектаклей нет и никаких билетов в продаже не имеется. Марик почему-то не сразу сообразил, что агент по продаже билетов была эстонкой, настолько его поразил необычный темп ее речи. Он попытался завязать разговор, но, к его огорчению, девушке позвонили по другому, видимо, стационарному телефону. Ответила она по-эстонски. Темп речи ее сразу изменился, стал почти рубленным. Следом она извинилась перед Мариком с тем же завораживающим акцентом и отключила свой телефон.
Автобус из Питера до Таллина ехал семь часов. Заснеженные однообразно-лесные массивы и бескрайние белые поля не вызывали желания лицезреть их бесконечно, потому Марик почти всю дорогу дремал. Сны ему не снились, зато легким маревом теснились воспоминания. Одним из них стал акцент агента по продаже билетов. Марик подумал, что это, наверно, происходит от разницы в грамматике языков. У эстонского языка нет таких окончаний в словах, как в русском. Эстонец произносит русские окончания скомканно, темп речи становится прерывистым, рождая завораживающий акцент, особенно у женщин. И Марик улыбнулся сквозь дрему зазвучавшему в ушах плавному и обаятельному голосу агента по продаже билетов. Как жаль, что он говорил с ней не по Скайпу! А вдруг она так же пленительна, как ее голос? Марик заерзал в кресле, поддев локтем соседа. Тот не отреагировал, потому что спал, открыв рот и негромко похрапывая. Марик закрыл глаза и снова погрузился в приятное марево воспоминаний.
Зима была скудной на мороз и хорошие солнечные дни. Потому пасмурное небо и рыхлый растоптанный снег на тротуарах не прибавляли положительных эмоций сердцу и яркого осязания Старого города. Только когда Марик вышел на Ратушную площадь, настроение у него улучшилось. Он с невольной улыбкой поглазел на цепь с разъемными оковами на одной из восьми квадратных колонн Ратуши. На эту цепь за руку или шею сажали неверных средневековых жен, а потом отправляли, по преданию, в Башню девиц легкого поведения в Верхнем городе
— Хорошо, хоть не сжигали! — подумал Марик и поежился. После такого публичного наказания и отсидки, как дальше жить? Подол в руки и вон из города подальше, в глухомань лесную, наверное?.. А может, наоборот, это было классной рекламой, и у наказанных девиц потом отбоя не было от… ухажеров?
Марик развеселился от такого предположения. Прошлое города начало становиться осязаемым. И Марик отправился дальше искать раритеты прошлых времен Таллина.
На противоположной стороне Ратушной площади он увидел на стене двухэтажного дома с высокой черепичной крышей железную чашу, обвитую железной змеей, и три надписи, кованых готическим шрифтом: аптека, дата 1422 и музей. Окна аптеки были под крышей и зарешечены витыми прутьями. Двери в аптеку украшены рельефной резьбой и окрашены в зеленый и красный цвета. Справа на дверной коробке — еще одна вывеска: “Антика”. Туда в первую очередь Марик и направился. Полки до потолка, шкафы со стеклянными дверями и витрины перед ними были полностью загружены военной амуницией, боевым холодным оружием, старомодными головными уборами штатских и вычурными военных, разнокалиберными статуэтками всех мастей и рюмок всевозможных размеров, коллекционными спичками и шеллачными грампластинками. На отдельном столике стояла пара старинных граммофонов. Особенно впечатлило Марика соседство в витринах наградных знаков фашистской Германии и Советского Союза, а на полках — бюстов Ленина, Гитлера, Сталина и… Суворова. Почему Суворов? Может, случайно затесался в эту компанию? Да нет! В долгом существовании исторических раритетов случайностей не бывает. Сохраняются те, которые несут характерный облик исторического лица или блик исторического события. Все остальные становятся прахом или мусором оседают на стеллажах дешевых антикварных магазинов. Суворов не проиграл ни одного сражения, а вот облик его величия, как это ни странно, не заключался в количестве его парадных бюстов или портретов, а в чудаковатом хохолке на плешивой голове, насмешливой полуулыбке и ироничном прищуре припухших глаз. Марик улыбнулся про себя. А как быть с таким количеством дореволюционных портретов императора Николая Второго в самых разнообразных ракурсах? Вон, их больше десятка расставлено на полках. Скорее всего, это-то уже блик, блик истории и невольная ностальгия об ушедшей навсегда монаршей эпохе.
Дверь в старую аптеку оказалась очень узкой. Протиснувшись в нее, Марик очутился у массивного прилавка с огромной витриной, полной современных лекарств, начиная от аспирина и далее, по факту сложности и редкости употребления. На недоуменный взгляд Марика аптекарша, круглолицая блондинка в свитере и джинсах, улыбнулась и кивнула на вторую половину аптеки. Там и был музей. Полки и шкафы, заставленные старинными стеклянными банками с притертыми пробками и этикетками с латинскими названиями и ступками с пестиками, напольные весы, громоздкий дистиллятор и пресс с неуклюжим воротом, два круглых сосуда с красной и голубой жидкостью на подоконнике сразу усилили восприятие аптечного прошлого. Хитом стали баночки, закрытые крышками с ручками для удобства и содержащие обожженного ежа, высушенных на солнце собачьих фекалий и прочую дрянь. Отдельно были представлен рецепт приворотного зелья из черных кошек.
Похохатывая, Марик отправился далее. Окончательно Старый город покорил его зазывалами на какое-то средневековое празднество. Две девушки в серых платьях-балахонах поверх теплых свитеров и тонких повязках-шнурках на лбу и с ними парень с деревянным топором, в длинной красной рубахе и черной балаклаве с прорезями для глаз преградили Марику дорогу и стали показывать афишу, буклеты, какие-то сувениры, предлагая их купить, а потом вернуться на Ратушную площадь. Там через час должно было начаться какое-то средневековое шоу. Марик посмотрел на часы и подумал, что может не успеть на паром. И покачал головой. Одна из девушек, как последний аргумент, протянула Марику монету с дыркой посередине со словами, что такая монета дает право на специальный приз. Марик сбивчиво начал объяснять, почему не может вернуться на Ратушную площадь. И девушка не стала забирать монету, а озорно сморщила посиневший от холода носик и громко засмеялась. Парень погрозил деревянным топором и тоже засмеялся. Вторая девушка смеяться не стала, доверительно сказала, что монета будет действительна и через год — на следующем празднике.
— Совсем скоро… и, наверное, никогда! — усмехнулся Марик, пряча монету в кошелек.
Тут он спохватился, что не знает, в какую сторону ему надо идти. Но ряженые ушли, и Марик решил вычислить путь логически. Автовокзал остался позади, значит, терминал парома на Хельсинки где-то впереди. Нужно только не сбиться, выдержать это направление по кривым улочкам Старого города. Но не получилось. Марик вышел к железнодорожному вокзалу. Ждать трамвай, который шел, как ему сказали, к терминалу, пришлось недолго.
Привычно-цивилизованный мир за окном трамвая лекарственно омыл глаза от марева средневековья. Сколько остановок ехать до терминала? Видимо, этот вопрос Марик произнес вслух. Брюнетка в черном кожаном плаще, сидевшая рядом через проход, повернула в его сторону гладко зачесанную с небольшим, красиво уложенным узлом черных волос, голову и произнесла плавным, с завораживающим слух акцентом, голосом:
— Вам выходить через одну остановку.
Марик повернулся к ней и тут же почему-то встал. Профиль девушки был очень схож с профилем “Парижанки” из Кносского дворца. Черные волосы, слегка вьющиеся на висках, широко распахнутые карие глаза, мягкая улыбка в уголках красивых, подчеркнутых яркой помадой губ. И еще до боли в горле знакомый голос…
“Северная нимфа” — мелькнуло в голове Марика. Не смея что-либо сказать (проклятая застенчивость!), он не отрывал глаз от ее лица. Прилив долгожданного душевного тепла, не хватавшего на улочках Старого города, стал откровением. Осязание прошлого идет не через достопримечательности, а через людей. Таких, как эта девушка.
Ошарашенный вид Марика усилил улыбку “северной нимфы”. Мягкий свет карих глаз, словно материлизуясь, стал греть его лицо. Такие минуты есть в жизни каждого мужчины; о них помнится всю жизнь; и они всегда сопровождаются досадой, что упущены. Марик даже подался всем телом в сторону “северной нимфы”. Ладонь ее, затянутая в черную кожаную перчатку, приподнялась, словно останавливая его порыв, и указала в сторону трамвайного окна:
— Вон терминал. Вам выходить. Сейчас.
Марик ощутил в себе завывшее волком нежелание выходить. Зачем выходить? Не нужно выходить! Перед ним впервые в жизни так тесно соединилось прошлое в лице старого города и настояшее, которое может стать его… нет! их будущим!
Но тем не менее медленно двинулся к выходу, через плечо поблагодарив брюнетку и зачем-то пожелав удачи.
Чудесным образом возникшее осязание настоящего с прошлым стало стремительно уходить из души вместе с отраженным небом в стеклах трамвайного окна, спрятавшим лик “северной нимфы”. Марик помахал рукой, и ее рука в черной перчатке прижалась к стеклу в ответном жесте.
Будушее приблизилось, хотя пребывало еще в мареве. Но он развеет его. Он уверен, это была агент по продаже билетов. В памяти его телефона сохранились ставшие в одно мгновение заветными цифры ее номера телефона. Но можно сделать лучше, чем звонок.
Марик натянул перчатки на озябшие руки и стал ждать следующего трамвая. Уже в нем он и спросит, как пройти к Эстонскому оперному театру. Там он обязательно найдет эту “северную нимфу”, так красиво упакованную в кожаные одежды. Решение Марика было однозначным и не подлежало пересмотру. Но почему-то по скрижалям памяти скользнул рецепт приворотного зелья из черных кошек. Марик тряхнул головой до хруста в шейных позвонках. Может, хватит уже жить маревом знаемого, но не пережитого? Бабушки полюбят “северную нимфу”, он уверен.
И Марик решительно шагнул к дверям подошедшего трамвая.