ВЕСЕННИЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ
Новенькая
Весна – пора сюрпризов. Вот почему первые дни весенней школьной четверти всегда полны сюрпризов.
Первой неожиданностью для 5-Б было появление новенькой.
Она вошла в класс перед первым уроком с Ириной Дмитриевной, их классным руководителем и учителем литературы, и сразу обратила на себя внимание. Чем? Позднее Ирина Дмитриевна спросила об этом 5-Б. И Сергей Маковкин, чудила-Маковкин, под ее влиянием переставший быть “чудилой”, выпалил:
– Она – красивая!
И никто не засмеялся.
Эти слова многое объяснили Ирине Дмитриевне. В детской среде понятие красота таит в себе не физический смысл, а нравственный.
Итак, Ирина Дмитриевна вошла в класс с новенькой и торжественно объявила:
– Дети! Эту четверть у нас будет учиться Алтайцева Таня. Ее папа – военнный летчик. Приехал в отпуск в наш город. Он здесь родился. Я, думаю, вы подружитесь с Таней.
Сделав паузу, Ирина Дмитриевна нарочито будничным голосом добавила:
– Таня сядет рядом с Сережей Маковкиным.
По классу пробежал веселый шумок. После следующих слов учительницы он исчез.
– Сережа поможет познакомится Тане со всеми в классе и покажет школу. Будет, так сказать, гидом.
Это была со стороны Ирины Дмитриевны настоящая педагогическая авантюра.
Маковкин с первого класса ходил в школьных “арлекино”. По натуре он был человеком общительным и любил, прямо-таки обожал, всем делать приятное. При этом он становился таким назойливым, что быстро всем надоедал. Сидеть, понятно, с ним рядом никто не хотел. И чаще всего за партой он сидел один. От этого он ужасно огорчался, впадал в уныние и начинал “чудить”. Так в школе называли его выходки. Например, однажды (это было во втором классе) он принес в школу живого ужа. И можете себе представить, что было, когда он начал знакомить с ним всех учителей: от Аграфены Прокофьевны, своей первой учительницы, до завуча школы. Директора он не познакомил – того не было в тот день в школе. В третьем классе, зимой, он стал лазить в класс через окно по пожарной лестнице ( а это был третий этаж! ) и потом с серьезным видом уве-рял бледно-зеленую от ужаса Аграфену Прокофьевну и красного от гнева директора, что начал готовить себя к полету в космос. А осенью, уже сейчас, в пятом классе, когда у них классным руководителем стала Ирина Дмитриевна, принес в школу большой черный зонтик, сказал, что это парашют и… благополучно прыгнул с ним со второго этажа.
Ирина Дмитриевна с первого дня пыталась найти решение этой трудной педагогической задачи – утихомирить Маковкина, но безуспешно. Нужен был ключик. Но какой? И вот, знакомясь с Алтайцевой в кабинете директора, Ирина Дмитриевна подумала, а не попробовать ли с помощью новенькой повлиять на Маковкина? Девочка ей понравилась – маленькая, чистенькая, светленькая и какая-то вся улыбчивая, располагающая к себе. Чем черт не шутит?!
Класс, конечно, не знал замысла Ирины Дмитриевны. И потому ее слова, что Маковкин будет “гидом” новенькой, стали второй неожиданностью для 5-Б. Третья неожиданность свалилась следом за второй, теперь уже со стороны новенькой.
Не успел Маковкин возликовать, как Алтайцева Таня села рядом с ним и первое, что сделала, – вытащила из кармашка школьного передника беленькую расческу с перламутровой ручкой.
– Сережа! – сказала она. – Причеши волосы. Они у тебя не в порядке.
Класс затаил дыхание. Наступила мертвая тишина. Что-то должно было произойти! Или ужасное, или знаменательное…
Таня, видя полное окаменение Маковкина, улыбнулась и двумя-тремя уверенными движениями сама привела его голову в порядок. Получилось это у нее так ловко, а прическа Маковкина стала вдруг такой симпатичной, что класс радостно загудел. Всем сразу понравилось поведение новенькой.
Ирина Дмитриевна, незаметно переводя дух, сочла нужным вмешаться:
– Дети! А каким Сережа красивым стал! Правда?!
Это довершило разрядку. Смех, как живая искорка, пробежал по классу. Покрасневший от удовольствия Маковкин сидел, не шевелясь, только смешно косил глазами во все стороны.
Ирина Дмитриевна была довольна. Первый шаг ее эксперимента и в самом деле вышел фантастически удачным. Таня показала, что вполне может справиться со своей, пусть и неведомой для нее, ролью ключика к непоседе Маковкину.
Прозвенел звонок. Вошла учительница истории Алена Ивановна. Ирина Дмитриевна, извинившись, поспешила выйти.
Начался первый урок новенькой в 5-Б, которая, по правде говоря, быть новенькой уже перестала.
Развитие эксперимента
Вот уже целую неделю эпизод знакомства Тани Алтайцевой с 5-Б не выходил у Ирины Дмитриевны из головы. Она все внимательнее приглядывалась к девочке. Ее просто поражала непринужденность и… какая-то точность поведения Тани в общении с одноклассниками. Дети расковывались и добрели! – да! да! – просто добрели рядом с ней! Это была особенность Таниного характера, удивительная и счастливая, не только для нее самой, но и для окружающих. Откуда она?! Приобретенная, напускная или врожденная? Ирина Дмитриевна все больше склонялась к последнему. И это было тем более поразительным, ведь на памяти у нее были в основном случаи, когда лидеры в детской среде больше проявляли жестокосердие.
Сама Ирина Дмитриевна считалась в школе очень творческим человеком. Уроки ее действительно были “ нестандартными”, как сказал однажды какой-то старичок-профессор из республиканского университета, побывав у нее на уроке. В школе с ее несовершенными программами и устаревшими учебниками трудно удержаться на качественном уровне преподавания. Ирине Дмитриевне удавалось. И потому всякие комиссии посещали ее уроки в школе в первую очередь. Ее называли “ гордость школы”, “ талант”, “ творческая личность” и усердно выдвигали делегатом на всякие методические совещания и смотры, которыми так обильна педагогическая нива. Лавры такого успеха в массе своей учителя обычно избегают. Но Ирина Дмитриевна относилась к ним всерьез. Ей было по-настоящему просто интересно. Однажды она неосторожно сказала об этом на педсовете. Ее подняли на смех. И тогда в ответ она веско и коротко сказала:
– В ЛЮБОЙ работе основа интереса, а исходя из НЕГО – успеха, лежит в глубоком и четком анализе происходящего как на совещании, так и на смотре, на уроке, а также в среде детей и – педколлективе. Анализ позволяет выбрать оптимальные пути в работе, а также – экспериментировать. Эксперимент делает педагогический процесс интересным и, главное, ОСМЫСЛЕННЫМ…- при этом она сделала саркастическую паузу.
Немногие коллеги ее, “ одномысленники”, как она их называла, понимающе улыбнулись. Работа учителя, чего греха таить, в нынешние времена, несмотря на гигантские затраты энергии и времени, часто бывает равна нулю из-за насаждаемой организованности, в которой нет места живой мысли, куда там уж эксперименту! Так что “камешек” в самую точку!
Но основная масса коллег выслушала Ирину Дмитриевну, ехидно пожимая плечами и пересмеиваясь. Пауза их не трогала. Мнение о советах и экспериментах “ железной леди”, как за глаза ее называли в школе, у них было свое. Ирина Дмитриевна была в разводе, своих детей не имела. Если дом пустой, ни забот, ни хлопот, куда себя девать? Знай, ищи себе дело, чтобы меньше времени на тоску оставалось! Так любой “ творческим” станет!
Ирина Дмитриевна хорошо понимала причину такой реакции большинства коллег и старалась не обижаться. Каждый отдается своей работе в меру своих потребностей. У одних они равны материальным запросам. У других идут глубже, к духовности. Себя Ирина Дмитриевна считала принадлежащей к последним и жила как туго натянутая струна. Ни на секунду послабления душе, полное подчинение девизу: «Всё вперед, всё в даль! Дорога уходит в даль! Упал – встань! Рашибся – не хнычь! Всё – вперёд, всё – в даль!» Слова эти принадлежали одной детской писательнице. Ирина Дмитриевна обожала ее книги. Это был чистый, ничем незамутненный родник детского восприятия мира старым и мудрым человеком. Он дарил радость, энергию и, главное, – рождал потребность вглядываться в самого себя, оглядываться в свое детство. Вот почему, когда Ирина Дмитриевна пришла работать в школу после педагогического института, она быстро нашла общий язык со своими питомцами, легко окунулась в их мир. Этот мир не знает прошлого. Он весь устремлен в будущее. А потому от тех, кто окунается в него, требуется масса духовных и физических сил, чтобы тоже быть всегда устремленным в будущее. Это со временем превращается в привычку, почти смыслом жизни. На этой почве Ирина Дмитриевна и разошлась со своим мужем.
Замуж она вышла еще на третьем курсе педагогического института. Как она, честолюбивая отличница, компанейская общественница, вдруг решилась на это, никто из сокурсников так никогда и не понял. Тем более, что мужем ее стал не собрат-студент, не преподаватель-холостяк, не учитель школы, наконец, а простой работяга, слесарь авторемонтного завода, корпуса которого мрачно высились через дорогу перед маленьким зданием пединститута. Его даже звали – Ваня! Жить они стали в заводском семейном общежитии. Ваня каждый вечер сидел в скверике возле института, поджидая свою Иришку-малышку, пока она закончит свои уроки в «читалке». Потом они шли в парк или в кино. Было смешно видеть, как он, высокий, узкоплечий, послушно шел рядом с маленькой, тоненькой, энергичной девчонкой и восхищенно заглядывал ей в лицо, смеясь, удивляясь и радуясь чему-то вместе с ней. «Чокнутый!» – говорили о нем сокурсницы, умирая со смеху и втайне завидуя этой «худореброй» выскочке. Им, видно, было хорошо вдвоем. Они жили независимо, не замечая или не обращая внимания на улыбки, намеки и косые взгляды. Потом ей пришлось, несмотря на красный диплом и перспективу учебы в аспирантуре, год отработать в деревне. Вот тогда и образовались в их отношениях трещинка. Нет, виделись они часто, вот только деревенская школа своей патриархальностью еще больше развила в ней ее и так неуемное честолюбие. Одержимая в учебе, она стала еще больше одержимой в работе. Сидя над тетрадками вечерами, обалдело качая головой от усталости, упрямо твердила: «Небывалое создает тот, кто трудится как ломовая лошадь…». Иван хмурился, однажды обронил, что это у нее пройдет, когда пойдут свои дети… Но заводить их поначалу стало как-то не с руки. Сначала работа Ирины у черта на куличках в деревне, потом передряги с получением квартиры у Ивана и ее ремонтом, потом хлопоты с мебелью. Правда, устройством домашнего очага больше занимался Иван, а Ирина – работала! Ох, как она работала!.. Иван стал скучать и все чаще заходить в заводское общежитие к друзьям-холостякам, потихоньку пристрастился к выпивкам с ними, а вскоре и вовсе ушел из дому, когда Ирина стала упрекать его за приходы домой в нетрезвом виде. Ушел к какой-то вдове с ребенком, оставив Ирине квартиру.
Его уход не стал для Ирины Дмитриевны чем-то непредвиденным. Но неожиданными вдруг оказались душевная боль от потери близкого человека и чувство безмерного одиночества. Книги, школа, а особенно новый 5-Б позволили ей уйти в глухую защиту от свалившейся на нее, как она решила для себя считать, «житейской неприятности». И все вернулось на свои места. Так ей показалось.
Но в последнее время Ирина Дмитриевна все чаще и чаще стала ощущать в глубине души что-то похожее на боль. Словно нервы от постоянной напряженности потеряли эластичность и теперь саднили.
Это раздражало.
Ирина Дмитриевна старалась ни на что не обращать внимания. Конец учебного года, весна, нехватка витаминов. Вот и все причины внутреннего дискомфорта!
В остальном – все в порядке! Прекрасные возможности для творческой работы! Неординарные ситуации! Ну и просто интересные ученики! Вот, пожалуйста, хотя бы Алтайцева Таня… Ну чего, спрашивается, раскисать?!
Эксперимент с Маковкиным уже явно давал свои плоды. Сергей и в самом деле несколько утихомирился, не чудил. Более того, сталследить за собой: брюки – подглажены, волосы – причесаны. А по истории, с которой (Аленой Ивановной, значит) у него были вечные проблемы, вдруг получил «четверку». Это вызвало у Алены Ивановны вначале недоумение, а потом некоторое беспокойство – уж не заболел ли Маковкин? Дерзить- перестал, уроки – учит…
Так что процесс положительного влияния Тани Алтайцевой на Маковкина, да и не только Маковкина, был налицо.
И тогда Ирина Дмитриевна решила попробовать усилить его. Для этого нужно было дать Маковкину необычное для него дело, а помощником попросить быть Алтайцеву.
На следующий же день она поручила Маковкину выучить стихотворение, с которым он должен будет выступить на школьном вечере. Видя, как оживился класс, готовый прыснуть, как отвисла челюсть у перепуганного Маковкина, Ирина Дмитриевна как бы между прочим добавила, что поможет подготовиться Сергею Алтайцева Таня.
И удивительное дело, класс сразу притих, и готовая вспыхнуть насмешка погасла сама собой. Класс был завоеван Таней. Она стала его лидером. То, на что учительнице потребовался не один месяц, Тане удалось за неделю. Ирина Дмитриевна поймала себя на мысли, что начинает ревновать Таню к своему классу. Ведь уважение к ней, классному руководителю, чем-то напоминает привычку, возникшую от повседневного общения. А вот к Тане…
Вечер состоялся через неделю. Ирина Дмитриевна все это время старалась не интересоваться, как идут дела. Только по тому, как важничал Маковкин, можно было понять, что стихотворение он знает так, как может не знал собственной биографии.
После скучной торжественной части, которую провел директор, объявили начало концерта. Все оживились, потянулись на места ближе к сцене. Ирина Дмитриевна, напротив, пересела далеко назад, чтобы видеть все со стороны. Сам концерт ее мало интересовал. Она напряженно ждала выхода Маковкина. Начиналась завершающая фаза ее эксперимента. Наконец, конферансье в кортких штанишках, с большой бабочкой на шее и его партнерша, усеянная повсему платью бантами и рюшиками, объявили, что будет прочитано стихотворение. Пауза!:
– Читает… ученик… 5-Б класса… Сергей…М-маковкин!
Зал ответил жидкими удивленными хлопками и замер. Ирина Дмитриевна торопливо вынула из кармана платок и крепко зажала его в левом кулачке.
Маковкин вышел, не глядя по сторонам, к микрофону, важно кащлянул. Он был в необычной для него белой рубашке и с аккуратно зачесанными набок волосами.
По залу пробежал смешок.
Маковкин широко открыл рот, вскинул глаза на зал… и замер. На него в упор смотрела сотня пар глаз.
Маковкин смешно, как от щекотки, поежился, хотел было произнести первые слова стихотворения, но они безнадежно застряли где-то в горле. Тогда он выдвинул вперед челюсть, пытаясь их вытолкнуть. И стал похож на обезьяну.
Зал разразился гомерическим хохотом.
Ирина Дмитриевна расправила платок и промокнула повлажневший лоб. Эксперимент оборачивался фарсом. Она не учла, что Маковкин был для всех в школе чудилой. Его никто серьезно не воспринимал и не мог воспринимать! Что же делать?! И вдруг…
Это банальное «вдруг» очень любят, когда не хотят понять естественного хода событий. А естественным было появление на сцене Тани Алтайцевой. Она стремительновышла на край сцены и крикнула в микрофон:
– Ребята! Как Вам не стыдно?
Зал не унимался и продолжал бушевать.
И тогда Таня начала громко читать стихотворение Маковкина. Завораживающей чистоты звонкий ее голос словно отрезвил зал. Шум постепенноо стих.
Таня повернуласьк несчастному Маковкину, не знавшему, как и куда исчезнуть. Повинуясь ее призывному жесту, Сергей шагнул к микрофону и, выпрямившись, подхватил читаемое Таней стихотворение на полуслове. Неожиданно звонкий и задорный голос его словно вырвался на простор.
Зал замер. Это был другой, совершенно незнакомый никому Маковкин!..
Когда Сергей закончил читать стихотворение, весь зал в знак полного одобрения не только громко зааплодировал, а даже засвистел и затопал ногами.
Ирина Дмитриевна перевела дух и победно сунула почти мокрый платок в карман. Эксперимент все-таки завершился удачно. Как она и рассчитывала, Таня Алтайцева отлично справилась в нем со своей ролью.
Наблюдая за уходящими со сцены счастливым Маковкиным и радостно смеющейся Таней, Ирина Дмитриевна не обратила внимания на Игоря Кривцова, тихоню и отличника из своего 5-Б. Он стоял в проходе рядом с ней и широко открытыми глазами смотрел на сцену из-под круглых смешных очков с железными дужками.
Странная дружба
Маковкин после концерта стал настоящей знаменитостью в школе. Дажн старшеклассники теперь обращали на него уважательное внимание. Маковкин блаженно и заслуженно почивал на лаврах своего первого в жизни успеха. Но чувствуя себя в долгу перед Таней, Маковкин стал оказывать ей всяческие знаки внимания: занимать очередь в буфет, провожать домой и даже носить портфель.
Ирина Дмитриевна была довольна. Все как нельзя лучше укладывалось в ее педагогическую схему перевоспитания Маковкина. Но однажды…
Идя из школы, Ирина Дмитриевна завернула в центральный хлебный магазин, где всегда былив продаже ее любимые булочки-рогалики. Завтра было воскресенье. После обеда должна прийти ее подруга Катя. Они встречались нечасто, но очень любили свои «посиделки», называя их иногда «слетом поседелок» с намеком на седину, которая уже искрилась на висках обеих.
Год назад, сразу после ухода мужа, Ирина Дмитриевна попала в больницу – отравилась грибами. Злые языки, правда, утверждали, что это не так, что она, мол, опомнилась, захотела вернуть мужа, ну и… Глупости, конечно! Возвращать она его не собирались… Тем более, таким способом! Она попала в больницу на самом деле отравившись грибами. И смешно, и горько вспоминать! Объелась ими у Алены Ивановны. У той было какое-то семейное торжество, и она затащила Ирину Дмитриевну к себе, уверяя, что надо развеяться, что нельзя жить так смутно, одной работой. Ведь из-за этого и муж-де ушел… Ирина дмитриевна, помнится, тогда очень разошлась. Веселилась, как перед смертью, а оказалось – перед больницей!.. Там, в больнице, Ирина и познакомилась с медсестрой Катей. Та тоже недавно разошлась с мужем. У обеих не было детей. Все это их сблизило и подружило.
Сунув сдобу в сетку (в портфель, набитый тетрадями и конспектами, она не влезала), Ирина Дмитриевна вышла из булочной. Не спеша прошла по-весеннему оживленному скверу, завернула за угол… и чуть не уронила ношу.
Впереди переходила улицу Таня Алтайцева и Серегей Маковкин, а за ними – Игорь Кривцов!
Маковкин размахивал двумя портфелями и что-то с жаром расссказывал. Таня слушала, улыбаясь, и все время оглядывала на Игоря, шедшего за ними с расстроенным лицом. Странно… Алтайцева и Маковкин вместе – это понятно! Почему же с ними Игорь? Интересно!.. И кстати, он в последнее время стал каким-то шумным, неуравновешенным и даже дерзким! А был – ниже травы, тише воды. Окликнуть? Спросить? Нельзя! Что же тогда делать?
Ирина Дмитриевна покрепче перехватила ручки своей ноши. Нужно за ними проследить! Правда, подглядывать, шпионить – нехорошо! Ерунда! Это не праздное любопытство. Это – педагогическое на-блю-дение! Здесь нет ничего плохого!!
Ирина Дмитриевна решительно и осторожно двинулась вслед за трио.
Так вчетвером они дошли до Таниного дома и остановились. Учительница – за углом, ребята – у подъезда. Маковкин торжественно вручил портфель хозяйке. Кривцов по-рыцарски склонил голову, едва не уронив очки. Таня что-то сказала Игорю, потом приветливо помахала обоим рукой и скрылась в подъеде. Мальчики некоторое время еще постояли и разошлись в разные стороны. Кривцов пошел в сторону учительницы.
Увидев идущую к ней щуплую фигурку в беретике, смешных круглых очках и с большим портфелем, Ирина Дмитриевна почувствовала, что ей стало жарко. Что теперь делать? Уйти? Поздно. Тогда – вперед!
Она внутренне подобралась, как перед прыжком в ледяную воду, и шагнула навстречу Кривцову. Тот шел, опустив голову, и ничего не замечал вокруг.
– Игорь! – деланно удивленным и строгим голосом окликнула его учительница.
Кривцов вздрогнул и вскинул над очками перепуганные глаза.
Ирине Дмитриевне захотелось просто отвернуться и уйти.
– Почему ты ходишьтак далеко от дома? Почему не идешь домой?
Уши, шея и щеки Кривцова мгновенно стали пунцовыми. Он переложил из вспотевшей правой ладошки в левую свой большой портфель и машинально вытер ее о полу пиджачка.
Что ответить классной руководительнице?
Соврать что-нибудь? Нет, этого он не сумеет сделать.
Сказать правду, что ему очень нравится Таня Алтайцева? И что он очень бы хотел с ней дружить и сказал ей сегодня об этом. А она ничего не ответила… И что ему теперь очень хочеться умереть или стать героем… Но тогда учительница начнет… Что начнет?
Этого Игорь не знал и не мог даже себе представить. И потому почувствовал такой пронизывающий все тело ужас, что едва удержался, чтобы… не напустить в штаны. Правая рука его судорожно ухватилась за левую штанину.
Ирина Дмитриевна все поняла и почувствовала, как краснеет сама до кончиков ушей. Педагог несчастный! Парня чуть до греха не довела! Спасай быстрй мальчишку!
И она протянула ему сетку со сдобой, почти с натуральным упреком промолвив:
– Какой же ты, Игорь, невнимательный! Тоже, наверное, в булочной был? Маме помогаешь? Помоги и мне. Ты же должен быть рыцарем!
Игорь ухватился за сетку, как хватается за спасательный круг утопающий: почти безсознательно, с чувством бешеной благодарности и облегчения – Ирина Дмитриевна «ничего не начнет».
Они пошли рядом. Молчать было неразумно, расспрашивать тоже. И Ирина Дмитриевна стала рассказывать, что ждет завтра дома подругу («Боже! Послушал бы сейчас 5-Б свою классную руководительницу – глаза бы вытаращил!»), что они с ней любят вот эти булочки, которые он несет, спросила, любит ли он такие. Эти сугубо домашние слова наконец привели Игоря в себя. Он еще не мог говорить, но в знак того, что понимает, о чем его спрашивают, так энергично закивал головой, что чуть не уронил очки.
– «Слава богу! Отшел», – подумала Ирина Дмитриевна. Ее мучили угрызения совести.
Распрощались они возле дома Ирины Дмитриевны. Кривцов жил дальше, в следующем доме.
Уже поднимаясь по лестнце, она с невольной обидой подумала, что несмотря на свои анализы ситуаций и эксперименты, в сущности, с трудом понимает, чем дышат ее питомцы. Чего-то не достает в ее воспитательных ходах. Но чего? И решила поговорить об этом со своей подругой Катей.
Размышления
– Правду говорят, нет хуже, чем ждать и догонять, – сердилась Ирина Дмитриевна, бродя по квартире в ожидании Кати.
Та пришла далеко после обеда.
– Легче дождаться приема к английской королеве, чем тебя с работы. Ведь сегодня воскресение.! – накинулась Ирина на подругу.
Та, переобуваясь в домашние шлепанцы, засмеялась и чмокнула Ирину в щеку.
– Прости, Ири-шечка – игрушечка! Была работа после дежурства. Но это – ерунда! Главное – сегодня мы вместе. За-аждалась, моя голубушка?
Катя жеманно зацокала языком, потом сгребла Ирину в охапку и закружила по комнате.
– Пусти! Уронишь! – отбивалась та.
– Кого? Тебя? Худлбушка ты моя! Д а тебя же на одном пальчике носить можно! Не то что меня, корову!
Они с хохотом упали на диван и с минуту сидели отдуваясь.
– Сколько раз тебе говорила, – первой назидательно заговорила Катя. – Чего ты за школу свою держишься? Изводишь вон как себя! С каждым разом все тощее и тощее делаешься!
– «Тощее», – передразнила Ирина. – Не мо-гу! Привыкла. Даже по воскресеньям мне без школы скучно.
– Ненормальная! У того – двойка!, Тому – синяк поставили! Тот – молока не пьет! И так каждый день! Да чего же тут интересного?
– Катюша! Не на-до! Посмотри на себя. Сегодня когда у тебя дежурство должно закончиться? А сейчас сколько? А?.. То-то! Так что не надо, сам с усам!
Пересмеиваясь, они накрыли стол праздничной скатертью, поставили чашки, тарелки с приготовленными Ириной бутербродами, булочки-рогалики, варенье, заварили чай и уселись друг против друга. Начинался самый волнующий момент: открытие их «посиделок».
Некоторое время они молчали. Трапезничала в основном проголодавшаяся Катя. Ирина задумчиво сидела над остывающей чашкой чая, пощипывая булку-рогалик.
Наконец Катя не выдержала.
– Ну хватит, Ириша, не молчи. У тебя что-то стряслось?
И Ирина рассказала о своей новенькой ученице, об ее подопечном Маковкине, о своем развитии эксперимента и странном поведении Игоря Кривцова.
Катя слушала, не пребивая. И только, когда Ирина рассказала о своей неожиданной роли сыщика, саркастически засмеялась:
– Ты явно заработалась, ириша! Одна педагогика только на уме. Таня твоя, не спорю, необыкновенная умница. Маковкин будет еще судьбу благодарить, что ему такой человек в жизни встретился. А вот Игорь… Кто знает? Может он от зависти за ними ходит. Всю жизнь свою из-за немощности своей в герои хотел попасть. Слушай, а может он просто влюбился?
– Ты что? В 5-ом классе –и влюбился? Скажешь тоже!
– А что? Чувство родилось и живет! И возраст – не помеха!
– Глупости! Здесь что-то другое,
– Что же другое?
– Ну… не знаю.
– А помнишь, мы с тобой говорили о наших первых влюбленностях?
– Так это было сто лет назад! И в классах, кажется, седьмом или восьмом!
– Ну и что! Мир ведь не переменился! И любовь – вечна!
– Да ладно, я не спорю! Но рано ведь еще, в 5-ом классе. И Таня… Ты знаешь, мне кажется, она далека от того, что можно называть «любовью». Это просто – дар! Дар общения с людьми! Удивительный дар! Я даже завидую ей. И еще… боюсь! Вдруг ее дар станет орудием власти над людьми? И Игорь – это уже первая жертва.
– Ну ты даешь, училка! У мальчишки первая влюбленность или что там еще, не знаю, а ты – «жертва»! Таня Алтайцева стала скорее всего для него идеалом де-во-чки!.. Ты еще о распущенности заговори!
– Ну вот, ракипятилась.
– Я не кипячусь. За тебя стыдно: педагог ты или нет? Ты себя в первую очередь вспомни, какой ты была в этом возрасте, а потом делай выводы! Или уже ничего не помнишь? А я вот до сих пор помню мальчишку, с которым сидела в пятом – слышышь? – пятом классе за одной партой. Светленький весь, глазки темно-карие. Он против окна сиднл, потому таким розовым светом весь светился. Кто он такой, как фамилия – давно забыла, а вот что в душе испытовала тогда, до сих пор помню.
– Ну и что же ты испытывала?
– Не могу и объяснить даже. Радость – не радость. Печаль – не печаль… Что-о светлое, хорошее и тягучее… как ириски! Ну чего ты смеешься?
– «И-ириски»! Ну и объяснила! Ха-ха!
– Не смейся! Я правду говорю! Такого чувства я больше никогда не испытывала. Даже к Петьке, мужу моему…
Тут Катя осеклась на полуслове. Она коснулась запрещенной темы – о бывших мужьях – навсегда исключенной из их бесед.
Ирина перестала смеяться. Меньше всего это касалось их сегодняшнего разговора. Но запрет был нарушен. Нарушен неожиданно. И все, что с ним было связано, загнанное в самые дальние, заветные уголки души, вдруг получило толчок и тоже неожиданно всплыло. И не стало сил молчать.
Невольно краснея, Ирина теперь уже почти со слезами на глазах сказала:
– А у меня в жизни только к мужу моему, Ванюше, чувство такое, как ты говоришь, светлое было. Я любила встречать его после работы. Он был такой родной в эти минуты, усталый, от этого чуточку рассеянный. И пахло от него особенно. Он всегда смеялся, говорил, что это «заводом пахнет». И вот знаешь, на пьяного на него смотришь, ненавидишь… А через день услышу голос его виноватый, запах учую родной, улыбку светлую увижу – и душа обмирает! Дура, как ведь любила его и своей гордыней…
Признание застегнутой всегда на все пуговицы Ирины было неожиданным. Катя растроганно обняла подругу за плечо и, как маленькую, погладила по волосам.
– Вот видишь, умница моя! Ты все, все понимаешь. Дети не куклы, не кролики подопытные. Дети чувствуют не хуже нас, может даже и лучше, чище. Ведь у них все в жизни первое, а, значится, и видится острее. Унизишь, сломаешь, растопчешь их чувства, потом, глядишь, и вырастут бурьянами. В детстве моего мужа Петьку его родители не раз жестоко пороли ремнем за то, что сестру защищал, забеременвшую без мужа. След на всю жизнь остался. Я уже медсестрой работала, когда мы поженились. Сама знаешь, что мужиков в больнице много. Ревновал – страшно, а пьяным и драться начал. И лез в драку не с чем-нибудь, а с ремнем… От того и умер мой сынок, только родившись, сразу в роддоме. Впрочем, я рассказывала тебе…
Ирина обхватила подругу за шею и расплакалась. За ней Катя.
Больно видеть такие слезы. Ими плачут женщины и дети. У первых причина – горе, у вторых – обида. Сочувствуя женским слезам, мы легкомысленно, даже с пренебрежением относимся к детским. А они ведь равноценны, ибо идут из раненого сердца.
Накануне отъезда
Долго не могла уснуть Ирина Дмитриевна, когда Катя ушла. Лежала в постели сжавшись в комок, прятала холодные ладошки в коленях.
В комнате плавал голубоватый полумрак от струившегося в окно лунного света. Было яснои покойно на душе. Совсем как в той маленькой комнатушке, в которой она жила в первый год работы в деревенской школе. Луна так же заглядывала в низкие оконца. За стеной похрапывала старух-хозяйка. Она, молоденькая учительница, вот так же широко лткрытыми глазами следила за плавающими в голубом полумраке тенями. Счастливая студенческая жизнь с ее надеждами и планами ушла в прошлое. Новая, учительская, – стояла у изголовья. Сколько заманчивых картин, грандиозных планов роилось в голове…
Наивная и честолюбивая отличница! Рвалась к каким-то вершинам, мнила из себя великого педагога, а бабье счастье – прозевала. Детьми – не обзавелась, мужа – потеряла. И все из-за своего тщеславия.! Все считала для себя это главным! А ведь одной работой, оказывается, жить нельзя, как она жила. Сушит это душу человека, черствой и незрячей делает. Она, педагог несчастный, жить сердцем должна была, а жила – умом…
Горячие слезы опекли веки, скатились к уголкам глаз, потекли на подушку. Ирина Дмитриевна не вытирала их. Ей давно так хорошо, по-бабьи, не плакалось.
На следующий день Ирина Дмитриевна пришла в школу раньше обычного. Медленно прошла по пустым гулким коридорам, залитым ярким весенним солнышком, постояла у окна.
Что-то новое ожило в ней. Перестали саднить нервы. Мучительно захотелось в отпуск. Обычная кутерьма последних недель школьного учебного года, так любимая ею раньше, представлялась страшно утомительной и длинной. Уехать бы куда-нибудь! Может к тетке в деревню? Сто лет у нее не была. Интересно, тропинка из ее сада все так же ведет к полю подсолнухов?.. Нет! Наверное, лучше – на море!
Ирина Дмитриевна представила себе, как она нежится под жаркими лучами южного солнца, и невольно зажмурилась от удовольствия. Так она загорала один единственный раз, в первый год замужества. Иван достал на заводе путевки в пансионат. Это было, как он говорил, их «свадебное отдохновение». Как было тогда хорошо!
Ирина Дмитриевна вскинула над головой руки и блаженно потянулась, подставляя лицо льющимся из окна лучам солнца. Но тут же спохватилась и воровато оглянулась по сторонам. Не видел ли кто?
В коридоре никого не было, а за окном она увидела идущего по пустому еще школьному двору Игоря Кривцова. Что-то похоже на зависть шевельнулось у нее вдуше. У ее питомцев все еще впереди. А тут…
Ирина Дмитриевна отвернулась от окна и поспешила уйти в учительскую.
Подошли майские праздники.
Класс Ирины Дмитриевны 1Мая на демонстрацию не шел – школьную колонну для шествия составили из старших классов. Потом она заболела. Сказалась поездка в лес с Катей, где они промочили ноги, бродя по болотцам в поисках первых цветов. Еще находясь на больничном, правда, пришла на митинг 9 Мая к городскому обелиску Славы. Лица детей ее 5-Б класса мелькнули пред глазами, как за матовым стеклом. Перемены настроений в классе она не уловила. А через три дня, когда она уже вышла на работу…
В этот день первый урок у нее по расписанию был в 5-Б. Это ей, как классному руководителю, было кстати. Накопился ряд текущих вопросов. Очень удобно будет решить их в начале рабочего дня.
Ирина Дмитриевна взяла журнал, подошла к зеркалу, поправила челку и уже было направилась к выходу, как ее остановила, всплеснув руками, Алена Ивановна.
– Ирочка! С выздоровлением, милая! Я хочу ч тобой посекретничать. Это буквально одну минуточку!
Ирина Дмитриевна нехотя остановилась. Она недолюбливала в Алене Ивановне эту страсть к секретам, иначе говоря, сплетням. Все-то она знает, обо всем ведает…
Алека Ивановна, густо дыша помадой, зашептала Ирине Дмитриевне в самое ухо.
– У тебя в классе может случиться ЧП!
– ?!
– Да-да! Ивсе из-за этой твоей новенькой!
– Из-за Алтайцевой?!
– Предствь себе! Именно! Из-за НЕ-Е!
– И что же она такое может сотворить?
– Не Алтайцева, душечка, не Алтайцева! А – сам 5-Б класс!
– Почему именно «5-Б класс»?
– Господи! Ведь ты же еще ничего не знаешь! Твой класс ну очень настроен против Алтайцевой и этих двоих, Кравцова и Маковкина.
– Что значит «настроен против»?
Алена Ивановна почти совсем ткнулась губами Ирине Дмитриевне в ухо. Та незаметно отстранилась, что быуберечь его от помады.
– Твоя Джульетта, эта Алтайцева, совсем свела с ума этих мальчишек. Они за ней всюду хвостом. Особенно Кривцов! Ну, прямо Ромео! Разве мыслимо в таком возрасте в таку, простите, любовь играть? Класс на ушах стоит, когда видит их вместе. Я, конечно, похозяйничала немножко у тебя в классе: отсадила Маковкина от Алтайцевой к Кривцову, чтобы ты знала. А то ужас, просто ужас, что могло бы быть! Так что, душечка, настоятельно советую, разберись1 А то будет ЧП! Слышишь?
Сделав большие глаза, Алена Ивановна мило улыбнулась, таинственно прижала палец к губам и первая выскочила за дверь учительской. Ощущая боль под ложечкой, Ирина Дмитриевна тоже поспешила в свой 5-Б.
Класс встретил ее неподдельно радостным криком. Ее любили, ее ждали!
Ирина Дмитриевна неожиданно для себя самой растрогалась от такой встречи, Боль под ложечкой ушла, а следом улетучилась тревога от слов Алены Ивановны. Какое там ЧП?
Хотя Таня, и правда, сидит сама. А Маковкин с Кривцовым – за передней партой…
Весело отвечая на сыпавшиеся вопросы детей о ее здоровье, Ирна Дмитриевна прошла между рядами парт и остановилась возле Тани Алтайцевой.
Глаза девочки были грустными. Она смотрела на учительницу доверчивым и открытым взглядом. Надежда и даже мольба о помощи сквозила в ее глазах. Это было настолько неожиданным для Ирины Дмитриевны, что она впервые в жизни не нашлась, как себя вести, и отошла к учительскому столу. Маковкин и Кривцов, когда Ирина Дмитриевна задержалась на секунду возле них, опустили головы.
Нет, что-то и правда произошло в 5-Б! Но что же на самом деле? Алене Ивановне верить нельзя. Начать расспрашивать? Публичное дознание будет малоэффективным. Лучше провести урок. А в ходе его может все проясниться. И урок сегодня по плану соответствующий – урок развития речи. Ученикам еще заранее было дано задание выучить внепрограммные стихи. Для Ирины Дмитриевны такие уроки имели почти ритуальное значение. Всматриваясь в мимику, жесты, вслушиваясь в интонацию детей, читающих знакомые ей, а подчас и незнакомые стихи, она проверяла свои наблюдения, педагогические выводы.
Ирина Дмитриевна объявила задачу урока, напомнила об искренности, с которой надо читать стихи, села и придвинула к себе журнал.
Оживление спало, класс затих.
Многие глядели открыто, весело. Значит, выучили стихи. А вот кое-кто голову опустил. Значит – не выучил! Ага, и Маковкин опустил! Интересно! Кривцов смотрит в окно, Алтайцева – тоже! Мелькнули в памяти слова Алены Ивановны.
Ирина Дмитриевна громко, почти по слогам, произнесла фамилию Маковкина. Класс перевел дыхание и деловито загудел, повторяя выученное.
Маковкин не спеша встал, посмотрел по сторонам, потом на Кривцова и опустил голову.
– Ну, Сережа! Я тебя слушаю!
Класс затих. Маковкин посмотрел в лицо учительнице ясными и честными глазами и звонким голосом, как на сцене, сказал:
– Я не готов, Ирина Дмитриевна.
– Да? И почему же?
Маковкин пожал плечами. По классу пробежал ехидный смешок.
Ирина Дмитриевна встала из-за стола. Таким спокойным Маковкин раньше никогда не был, если не знал урока. Это показалось Ирине Дмитриевне подозрительным.
– Сергей! Ты же знал, что этот урок решит твою положительную оценку по литературе за год. И ты говоришь, что не готов. Почему же?
Маковкин, не открывая рта, упрямо выпятил нижнюю челюсть, словно давая понять, что ничего не скажет.
Ирина Дмитриевна неожиданно для себя самой разозлилась. Да что за наглость такая?
– Не ожидала, что ты так легко перечеркнешь свой успех!.. Дай сюда дневник! И кстати! Почему ты сидишь не на своем месте?
Класс нехорошо оживился.
Маковкин настороженно глянул на учительницу, оглянулся на побледневшую Таню, молча полез в портфель за дневником и подал учительнице
Ирина Дмитриевна взяла дневник, но не вернулась к столу, а прошла к Татьяниной парте. Подождав, когда девочка поднимется под ее взглядом, жестко спросила:
– Ну а ты, Таня, может знаешь, что случилось у Маковкина? Почему он не выполнил домашнего задания?
Ирина Дмитриевна сделала ударение на последних словах.
Класс ехидно хохотнул.
Танины глаза словно потухли. Она пожала плечами и отвернулась.
И тогда учительница, чувствуя, что ситуация уходит из-под ее контроля, произнесла глупейшую фразу:
– Вы что, престали дружить?
Класс словно прорвало. Со всех сторон, как злые осы, полетели реплики:
– Тили, тили, тесто – женихИ и невеста…
– Один портфель носит, а другой очки!
– Два Ромео, одна Джулия!..
Вот оно! «Ромео и Джульетта». Значит, Алена Ивановна права? Нужно остановить этот базар!
Учительница повернулась, чтобы вернуться к своему столу, как вдруг…
– Ирина Дмитриевна! Это я виноват!
В проходе между партами перед ней стоял Игорь Кривцов. Кулачки сжаты, круглые очки съехали на кончик влажного от пота носа.
– В чем виноват?
Дрожащей рукой Игорь поправил очки.
– Что Маковкин… не готов.
– И как же это мне понимать? – голос учительницы прозвучал сухо и иронично
– Я, то есть мы… нет, то есть я… ну это…, – Игорь посмотрел в Танину сторону и замолчал.
– Что «я»? Что «мы»? – перешла на крик неожиданно для себя самой (нервы, что ли?) Ирина Дитриевна. – Что за цирк вы тут устроили? Может и ты за компанию не готов?
– Не готов, – поспешно и твердо сказал Игорь. Маковкин удивленно посмотрел на него, и благодарная улыбка скользнула у него по губам.
– Какая занятость! – деланно, почему-то как Алена Ивановна, всплеснула руками учительница. – Вы были в пути? Решали мировые проблемы? Или вместе где-то бродили до ночи под окнами?
Класс, притхший было от крика учительницы, радостно и глумливо заржал. Таня села и закрыла лицо руками. Маковкин стукнул кулаком по парте. А Игорь пронзительным, переходящим на визг, голосом закричал:
– Вы не такая! Вы не добрая! Вы как все! Вы – гадкая, гадкая, гадкая!!
Ирина Дмитриевна, чувствуя, как у не холодеют виски, сделала в его сторону шаг.
Класс притих.
– Гадкая! – взвизгнул Игорь, замахиваясь кулачком, и с плачем выбежал из класса.
Следом бросилась Таня. В дверях она обернулась.
– Это подло, Ирина Дмитриевна!
И скрылась за дверью.
Вот все и выяснила?! Уйти самой или что-то сказать классу? А что?
Учительница посмотрела по сторонам. Класс словно плыл перед глазами, как поле подсолнухов в знойном мареве летенего солнечного дня.
Какие же разные, и в то же время одинаковые у детей лица! Как у подсолнухов…
Притихли. Думают.
Милые вы мои, жестокосердые маленькие люди! Что же вы тут наделали? И что мне теперь делать? Подскажите!
Ирина Дмитриевна заметила, что рядом с ней стоит весь взъерошенный Маковкин.
– Сядь, Сережа, – тихо, почти шепотом сказала Ирина Дмитриевна. Тот нехотя повиновался.
– Я не смогу вести урок дальше, ребята. Пожалуйста, посидите тихонько до звонка сами.
За дверью она приостановилась. В классе послышались чьи-то возгласы, потом звонкий шлепок книгой и сердитый голос Маковкина. И снова стало тихло.
Ирина Дмитриевна, кусая губы, чтобы не разрыдаться, спустилась по лестнице и вышла в вестибюль.
У окна она увидела Таню. Услышав шаги, та обернулась. Оторванный белый кружевной нарукавничек подбитым крылом свисал с ее правой руки девочки. По лицу девочки текли слезы.
Ирина Дмитриевна почувствовала, как внутри что-то обрывается.
Никогда еще детские глаза не смотрели на нее с такой ненавистью.
Прощание
На следующий день Таня Алтайцева в школу не пришла. Не было и Игоря Кривцова. У Ирины Дмитриевны в своем классе в этот день уроков не было. Ну и хорошо! Вряд ли бы он получился! 5-Б встретил зашедшую на минутку к ним классную руководительницу непривычным настороженным молчанием.
Скоро и в учительской к ней стали подходить с жалобами, что 5-Б гудит словно улей и совершенно неуправляем. Алена Ивановна бросала ей многозначительные взгляды. Ирина Дмитриевна рассеянно кивала головой, невпопад отвечала. Пожимая плечами, одни отходили от нее, другие лезли с расспросами. Их прехватывала Алена Ивановна, а Ирина Дмитриевна уходила в коридор.
В конце учебного дня в школу пришел Танин отец.
Ирна Дмитриевна в это время в учительской проверяла тетради, когда он заглянул в дверь спросил, где можно найти классного руководителя 5-Б класса. Кровь ударила в лицо учительнице.
Наконец-то!..
Ирина Дмитриевна порывисто встала из-за своего стола. Ладный светловолосый крепыш в форме военного летчика с погонами майора приветливо, совсем как Таня, улыбнулся ей навстречу:
– Я к Вам за документами Тани Алтайцевой. Какие там надо, я не знаю. Отпуск закончился, вечером уезжаем.
Краска медленно сошла с лица учительницы.
И это все? Неужели он ничего не знает? Неужели Таня ничего ему не рассказала?
Не в силах что-либо сказать, Ирина Дмитриевна молча повела его в кабинет директора.
Когда документы были оформлены и выданы, Ирина Дмитриевна вышла проводить летчика к порогу школы.
Неужели он уйдет, так ничего не сказав и не спросив?
Словно уловив этот немой вопрос учительницы, летчик чуть помялся и сказал:
– Извините, Ирина Дмитриевна! Не хотел, правда, Вас беспокоить. Может Вы и не в курсе дела. Вы не знаете, что вчера в классе произошло? Таня вчера пришла в слезах…
Учительница опустила голову. Ну что ж, она этого вопроса очень и боялась, и ждала.
Она говорила долго. О своем эксперименте с Маковкиным, роли в нем Тани, о дружбе с ними Игоря Кривцова, о своей болезни и вчерашнем уроке. Летчик слушал исповедь учительницы, не перебивая, а когда она закончила, неожиданно улыбнулся:
– Ну, теперь более – менее понятно! Понимаете, приходит вчера вечером к нам домой мальчишка, рыжеватый такой…
– Маковкин!
– Ну да, кажется, он… И принес … букет роз! Красивущий! Все бутоны бордового цвета – Танюшиного любимого цвета, а один розовый – посередине. Принес и говорит, что это они с Игорем, кажется Кравцовым, дарят этот букет на прощание. Представляете? Весной – и такие цветы! Правда, тут же выболтал, что за город, в оранжерею, целую неделю после уроков ездили вдвоем. Там что-то помогали делать, и им, как плату за труд, дали вот этот букет роз. А моя Татьянка как захватит его да как запустит его вниз по лестнице! «Уходи, – кричит, – не нужны мне ни Игорь, ни ты, ни ваш букет! Потоптался парень и ушел. Букет – не подобрал! А Татьянка – в слезы! Пришла из школы с оторванным нарукавником. Я вначале решил, что это дело рук этого рыжего, как его, Маковкина! Застыдился парень. И пришел извиняться. И не просто, а с букетом. У меня тоже в детстве случай был. Обидел девченку, дружившую с моим лучшим другом… Н-да…Ну, вобщем, говорю, мол, не надо сердиться, букет подбери. От чистого сердца принесли его тебе. Видишь, даже работали в оранжерее. Татьянка – молчок, ни слова. Пошел я, подобрал букет, поставил в вазу. Арома-ат по квартире! А она молчит. И я молчу. Вдруг замечаю, что украдкой на букет стала посматривать. И глаза – тоскливые-тоскливые…На душе, видно, не сладко. Но не стал тревожить. Или сама потом расскажет, или у Вас все узнаю. Гм! Вот и узнал.
– Тут я во всем виновата, -начала было Ирина Дмитриевна
– Особой Вашей вины тут нет, – сухо пребил ее летчик. – Дети есть дети. У них свой мир, особый, который … Извините, мне пора.
Летчик ушел. Ирина Дмитриевна некоторое время постояла на пороге школы.
У нее было такое ощущение, словно она перенесла тяжелую болезнь, теперь болезнь уходит, но память о ней свежа. И как не хочется ее поскорее забыть, этого делать нельзя. Выздоровление может стать неполным.
Ирина Дмитриевна дождалась звонка с урока, пошла в свой 5-Б класс и объявила, что Таня Алтайцева сегодня вечером уезжает. Класс выслушал ее сообщение в выжидательном молчании.
И тогда Ирина Дмитриевна рассказала о красивом букете роз, который хотели подарить Тане ее друзья Сережа и Игорь, о том, как они целую неделю ездили после уроков за город в цветочную оранжерею и там работали, чтобы получить этот букет роз для Тани, И какое это светлое и доброе чувство – чувство дружбы. А потом повернувшись к Маковкину, попросила у него прощения от себя и класса за то, что они оскорбили их это чувство.
Маковкин, деланно хмурясь, оглянулся на виновато и доброжелательно заулыбавшихся одноклассников и, не выдержав, сам расплылся в счастливой улыбке. Враждебность глубоко чужда детскому сердцу.
После уроков Ирина Дмитриевна домой не пошла, а села дальше проверять тетради. Один за другим уходили коллеги, закончив уроки и другие дела. Скоро учительская опустела.
Разом отодвинув все тетради, Ирина Дмитриевна откинулась на спинку стула, закрыла глаза. В помещении стояла потрескивающая тишина. Учительская словно остывала после трудового школьного дня.
Никогда Ирине Дмитриевне так хоршо и серьезно не думалось. Все возвращалось на круги своя, но в то же время – на что-то новое. Лица детей всплывали в памяти одно за другим. Она жадно всматривалась в них. Как дороги они ей! И как это было бы ужасно – потерять еще и их…
Ирина Дмитриевна слышит голоса, долетающие со шлольного двора и узнает свой 5-Б. Собираются чтобы проводить Таню Алтайцеву. Учительница подходит к окну, смотрит из-за шторы на школьный двор. Пришли не все. Видно, или родители не пустили, или сами не захотели. Главное – не Игоря Кривцова.
Долг классного руководителя обязывает Ирину Дмитриевну спустиься к ребятам. Но что-то удерживает ее. Дети сбились в стайку, ждут ее. Маковкин раза два подходит к дверям учительской, пытается заглянуть, но его прогоняет моющая пол техничка.
Время поджимает.
И дети уходят.
Ирина Дмитриевна ходит некоторое время по учительской, рассеянно пробегает глазами по листочкам на доске объявлений, смотрит в окно и на часы. Наконец решительно направляется к выходу.
На вокзале учительница проходитпо залам ожидния, заглядывает в буфет, кассу. Потом выходит на привокзальную площадь и сворачивает к скверу, который примыкает к правому крылу вокзала. У выхода из сквера на перрон она находит того, кого искала.
За забором из кустов вечнозеленого буксуса, лицом к перрону, стоял Игорь Кривцов.
Учительница тихонько коснулась его плеча. Мальчик резко обернулся. Блеснули стеклышки его круглых смешных очков с железными дужками.
– Прости меня, Игорь. Я очень перед тобой виновата.
Глаза мальчика, до этого сухие и воспаленные, вдруг наполнились слезами. Ирина Дмитриевна, сама чуть не плача, обняла его за плечи. Мальчик не отстранился, только наклонил голову. Несколько слезинок бусинками просыпались из-под стеклышек на пыльные атласные листья кустарнка.
– Не плачь, Игорь. Идем на перрон.
Мальчик отрицательно покачал головой.
– Идем.Тебя очень ждут!
Их заметили сразу.
Мальчишки всего класса гурьбой бросилсь навстречу. Девочки окружили Таню и радостно затормошили. Маковкин обогнал всех и радостно заорал: «Ур-р-ра!!». Все подхватили. Игорь засмеялся и ускорил шаг, увлекая за собой Ирину Дмитриевну.
Когда мальчишки и учительница подошли, летчик, переглянувшись с дочерью, первым сказал:
– Здравствуйте, Ирина Дмитриевна! Здравствуй, Игорь! А мы вас ждали!
И протянул Игорю руку.
Игорь благодарно посмотрел на учительницу, виновато – на смущенную Таню, державшую в руках букет бордовых роз содной алой в середине, и протянул навстречу чуть дрожашую руку.
Летчик и учительница отошли в сторону от весело шумевшей стайки ребят.
– Вы молодец, Ирина ДмитриевнаЙ Игоря, по правде говоря, думал, не увидим. Сергей мне рассказал, что искал Игоря, но не нашел. Таня расстроилась. А Вы его нашли. Спасибо Вам искреннее…
– А Игорь был здесь. Соял вон там и смотрел на всех вас.
– Да Вы что? Вот характерец у парня! А как вы узнали, где он был?
– Есть некоторые профссиональные тайны.
– Тогда Вы большой молодец, если умеете ими так пользоваться, – в тон ответил ей летчик и засмеялся. – Я о Вас то же самое и и жене рассказал вчера, когда созванивались по поводу отъезда. И пожалели, что не вы будете класным руководителем у нашей дочери. Ребятам с Вами надежно. Вы их хорошо понимаете.
Ирина Дмитриевна почувствовала, как краснеет. Знал бы этот крепыш каково ей было вчера…
– Вы преувеличиваете, – смущенно улыбнулась она в ответ
На душе у Ирины Дмитриевны было удивительно хорошо и чуть тревожно, как бывает после тяжелой болезни в минуты окончательного выздоровления.
Весна близилась к концу.
Все ждали поезда.
Впереди еще было прощание.
