Санька

Посещение кладбища не очень увлекательное занятие. Особенно деревенского.

Мой дед Захарий был похоронен именно на таком кладбище. Его жену, бабу Мотрю, мои родители забрали в город. Когда она умерла, похоронили на городском кладбище. В поминальные дни на ее могилу сходились и съезжались многочисленные родственники, все городские жители. А к деду Захарию, так получалось, никто никогда не ездил.

Мне уже было за двадцать лет. Я учился в пединституте в другом городе. В один из моих приездов домой родители показали мне несколько альбомов с фотографиями какой-то дальней родственницы, уехавшей за границу к дочери. Это были 80-е годы. Уезжали тогда только на ПМЖ и только налегке. Потому эти альбомы оказались у нас. Я пересмотрел фотографии и обнаружил на одной из них могилу деда Захария. Ее окружала высокая оградка. По рассказам бабы Мотри оградку выковал местный кузнец, его друг. Крест из труб с кольцами на концах сделал тоже он. Видимо, были большими друзьями они, если столько дефицитного по тем временам железа не пожалел.

Решение обязательно съездить на могилу деда Захария засело у меня в мозгу, как гвоздь. Пришло лето. Девушка, с которой я встречался, уехала на каникулы к своим родителям. Я сказал, что поеду к своим, а сам поехал в деревню.

Деревенская автобусная станция представляла собой киоск с кассиршей за окошком и остановку, состоящую из навеса и скамейки. Со мной из автобуса вышла пожилая женщина в белом платочке на голове и в растянутой флисовой кофточке с чужого плеча. Я спросил у нее, в какую сторону идти к кладбищу. Она удивленно подняла на меня уже терявшие от возраста цвет глаза и указала на улицу за станцией.

 – Туда тебе. Улицу до конца пройдешь, направо свернешь и наверх по тропке. Там кладбище.

Тропинка по обочине грунтовой улицы то исчезала, то появлялась вновь, но вывела к повороту, взлетела вверх и исчезла в вытоптанной поляне перед входом на кладбище. Широкая дорожка пересекала его и делила пополам. По обеим сторонам располагались в полном беспорядке могилы, которые были обозначены большей частью деревянными крестами. Окруженных оградками оказалось только четыре могилы. Две ухоженные, одна заросшая травой, а последняя казалась издалека высоким прямоугольным кустом. Посаженные когда-то по просьбе бабы Мотри два кустика рябины у креста разрослись и заполнили все пространство внутри оградки. Я подошел ближе. Табличку на кресте было хорошо видно сквозь специально обрезанные ветки. На ней значилось, что это могила деда Захария. Удивила меня у изгороди и скамейка с вытертой до блеска доской. На ней часто сидели.

– Эй парень! – кто-то окликнул меня сзади. – Кто он тебе?

Я повернулся. Передо мной стояла та самая женщина из автобуса.

– Дедушка мой, Захарий!

– Знал его?

– Нет. Когда он умер, я еще не родился.

– А Мотрю его знал, помнишь?

– Мою бабушку, что ли? Помню. Она у нас в доме свой век доживала.

 – Понятно. А про Саньку она тебе не рассказывала?

 – А кто это?

 – А, значит не рассказывала. Хочешь, покажу её?

– Зачем?

 – Узнаешь.

Мы прошли через кладбище, спустились с горки по более крутому спуску и сразу вышли на улочку, состоящую из трех старых обшарпанных домов. Женщина уверенно свернула к крайнему, открыла калитку и обернулась.

– Только не пугайся. Тут Санька и живет. Она почти слепая и глухая.

Я пожал плечами. Мы вошли в узкие и темные сени. Дверь в сам дом открылась бесшумно. Печь, лавки вдоль стен, большой стол под окнами. Все было старым, ветхим, но выглядело чисто убранным. У края стола под окошком сидела старуха в фуфайке и валенках, несмотря на лето. Женщина отодвинула стул и села напротив. Старуха не отреагировала. И тогда женщина вдруг тихонько запела. Песня была старинная, о парне, ушедшем от девушки к другой. Старуха насторожилась, что-то промычала в ответ и стала вторить женщине неожиданно тоненьким и чистым голоском. Песня была длинная, много куплетов. Громкость пения всё усиливалась, и скоро они уже песню не пели, а кричали, склонив головы лбами друг к другу. У меня мурашки побежали по спине. И вдруг старуха стала перебивать песню выкриками имен. Я разобрал имя Захарий, потом Мотря. Потом имена влились в причитание. На лекциях по фольклору в пединституте я читал и слышал в аудиозаписях такие. Их голосили плакальщицы на похоронах.

Женщина вдруг перестала петь, то есть кричать вместе со старухой, а та, закрыв глаза, все продолжала голосить и повторять имена разлучницы Мотри и дорогого сердцу Захария. Женщина взглянула на меня и усмехнулась. Потом поднялась и махнула мне рукой.            – Пошли. Теперь она сама петь и голосить долго будет. Что с нее взять? Глухая, слепая, немного умом тронулась.

Мы вышли из дома. Дошли до калитки. У меня на языке вертелось с десяток вопросов, но женщина молчала. Оглянулась на дом, прислушалась, потом снова махнула мне рукой и пошла по крутой тропке назад к кладбищу. У могилы деда Захария, переводя дух, остановилась. Я, наконец, решился задать один из мучивших меня вопросов.                                                                     – А чего эта старуха Мотрю разлучницей называла, когда причитала по Захарию? Я так понял, это она о моих бабушке и дедушке причитала? Она их знала, что ли?

– Не только знала! Она была первой женой твоего деда Захария!

 Я остолбенел.

– Чего? Не знал? Баба Мотря не рассказывала? А что твой отец мне единокровный брат, тоже не говорила?

Я машинально покачал головой, чувствуя, как от шока немеет шея и потеют ладони. Женщина невесело улыбнулась и тоже покачала головой.

– Вот такая любовь была у моей матери к твоему деду. Сохла по нему всю жизнь. А после его смерти сюда на эту скамейку ходила с ним разговаривать. И сейчас бы ходила, да сил не стало. От этого душа замерла. Только и оживает, когда петь начинаем. Тогда мать могу накормить, помыть, переодеть…Ну все! Мне пора! Дорогу до станции найдешь?

– Не заблужусь.

 – Вот и молодец! Ну, приезжай, коли что, племянничек!

                                                                                                 2021 год